Ни о чём

Иногда кажется, что за счастьем надо отправиться в далёкое странствие - за леса, за моря, за высокие горы. Там, где-то там другой мир, но чтобы попасть в него, надо пройти через испытания, и если не сумеешь их пройти, вместо блаженства можешь получить беду. Но в то же время - древние знали, что мир этот, со всеми его радостями и угрозами гораздо ближе, чем за тридевять земель. Он начинается в миске с водой. Он смотрит из зеркала. Он даёт о себе знать, гудя в печи. Он заглядывает в окна. Он шуршит и постукивает на чердаке и в подполе. Он, наконец, выглядывает из глаз мервеца - и потому закройте ему глаза поскорее, слышите, и положите золотые монеты как знак того света, который теперь светит ему.

А зелёная дверь в стене, за которой раскинулся Тот Самый Сад? Вот же она, на тех самых улицах, по которым ты ходишь каждый день! Только сделать шаг...

Миры как бы взаимно проникают друг друга, то и дело друг в друге проявляясь. Если хотите, изображение Инь и Ян.

В детстве у меня было это знание близости другого мира. В пять лет я точно знала, где находится вход в него - на песчаной тропке в Пироговском лесу. Там должна была быть яма, но вида она только тому, кто отправится в поход в сумерках - они мне виделись ранними сумерками конца лета или самого начала осени. Надо было спуститься в яму, чтобы попасть в Другой Мир. Мама потешалась: "И что же мы - прыгнем в яму и будем, как дураки, в яме сидеть?" Я деликатно молчала: нечего было объяснять человеку, который забыл, что в сказках вход в иные миры часто открывается у корней дерева или в колодце. Только до этого дерева или колодца сказочные герои должны были проделать долгий путь, а я знала, что по нашей земле не надо для этого ходить долго - это рядом, а путь ляжет уже ТАМ. И вообще, я не собиралась брать с собой маму. Я никого не собиралась с собой брать. Разве что оруженосца. Потому что там, в Другом мире, была пещера, в которой жило страшное чудовище, и я должна была его убить. Именно я. А чудовище было мохнатое, с толстенной шкурой и почти неуязвимое.

И я готовилась к героическому походу. Который начнётся в сумерках, а продолжится ночью. Потому что именно ночью Другой Мир подбирается ближе, разрушая тончайшую перегородку между тем, что мы называем реальностью, и инобытием. И осенние сумерки могут перейти в зимнюю ночь. И пробираться, возможно, придётся по зимнему лесу, увязая в снегу: ночной зимний лес - это ужас Другого Мира, это знак чудовища, которое должно быть побеждено в своей пещере.

Я была тихая девочка, любившая играть с подружками "в дом", рисовавшая дворцы и царевен - а по вечерам, перед сном, слышавшая голос меча. В снах я, бывало, шла сквозь ночь по снежному полю и точно знала: это Край Земли. Там, за снежной кромкой совсем близкого горизонта, Вселенная, равнодушно сверкая звёздами с высокого, чёрного-синего неба, дышала своим холодом мне в лицо. Это было грозно, но я чувствовала, хоть и не умела выразить, что мы с нею - одно. В шесть лет я сходила с ума, пытаясь представить её Бесконечность. Теперь я понимаю, что и в этом состояла часть подвига, часть первого, детского странствия души. Вот оно-то всегда долгое.

Архетип девы-воительницы, побеждающей чудовище, древнее, чем архетип змееборца. Старейшие песни акритов - византийских пограничных стражей - показывают нам это. Махтельт, въезжающая в снежный лес, чтобы одолеть Дирка Злонравного, убийцу дев, пришла к Шарлю де Костеру из такой глубины веков, у которой не разглядеть дна.

Но тогда я об этом не знала.

Чудовище было убито - и живо до сих пор, потому что совершать подвиг змееборчества приходится всю жизнь. И странствие души и духа нескончаемо, пока существуют душа и дух.

* * *

Позавчера мы нашли тот самый луг, о котором я так мечтала много лет, в двух шагах от моего дома. Тихий. Безлюдный. С высокой травой. В которой можно лежать и смотреть на небо, чувствуя, как солнечный свет наполняет тебя до косточек. Конечно, там нет реки, почему-то прочно связавшейся с лугом в моём воображении. Но река уже давно живёт в песне:

И вот мне приснилось... А что мне сегодня приснилось?
Что сердце моё не болит? Так и верно, оно не болит.
Вон с берега ива к реке осторожно склонилась
И в тихие воды безмолвно и ясно глядит.

А если случится, что ветер сомнёт её крону -
Река на мгновенье замрёт между топких своих берегов,
Пьянея от терпкого духа и жаркого звона,
Плывущих, как облако, с пряных июльских лугов.

И небо, и реку, и трав медоносную силу,
И тяжесть земли, и скольженье стрижей в облаках -
Всё вровень с краями в себя моё сердце вместило,
И гибкая ива колышет его на ветвях.

И песню свою повторяет река непрестанно,
И грезится сердцу и ночи и дни напролет:
Оно у истоков далёких лежит Иордана,
Печати хранит и с надеждою Господа ждёт.

Песня - это тоже шаг в Другой Мир. Может быть, самый короткий. И живой луг сомкнётся с песенной рекой. Потому что нет ни Близкого, ни Далёкого. Есть Одно.